English   Русский

Журнал любителей искусства

Вера Степановская

Борис с итальянской душой

Ферруччо Фурланетто спел Бориса Годунова в Большом театре

Ферруччо Фурланетто – Борис Годунов.
Сцена Коронации. Фот Дамир Юсупов

Историческая постановка “Бориса Годунова» Баратова–Федоровского по праву является визитной карточкой Большого театра, да и русской оперы вообще. Поэтому восстановление знаменитого спектакля явилось одной из первоочередных задач реконструированного театра после его  открытия. Первые спектакли прошли с отечественными  исполнителями, о чем наш журнал уже писал. Но уже тогда у театра зародилась идея пригласить в этот культовый, классический и верный оригиналу спектакль лучшего Бориса наших дней – Ферруччо Фурланетто. Это совпадало и с желанием самого певца спеть Бориса «in the right place». Достаточно сложно было найти свободные даты в насыщенном графике певца, соединив это с расписанием театра: переговоры длились почти год. И вот  свершилось! Ферруччо Фурланетто спел Бориса Годунова на сцене Большого театра в исторической постановке 1948 года, и эти два спектакля с его участием по праву войдут в исторические анналы главного театра страны! При этом весь ансамбль подобранных театром солистов создал идеальный баланс между исполнением прославленного баса, постоянных солистов театра, приглашенных исполнителей и певцов из молодежной программы театра.

Участие Фурланетто в спектакле придало событию необычайный резонанс: большие оперные звезды поют в репертуарных спектаклях Большого нечасто (можно вспомнить Марио дель Монако, да и самого Фурланетто, несколько лет назад выступившего в «Набукко» на новой сцене). Но главное, что такого царя Бориса Москва еще не видела, а византийская роскошь постановочного решения лишь оттенила масштаб и индивидуальность созданного итальянским певцом образа. Фурланетто уже пел Бориса в Мариинском театре, после выступлений же в Большом он стал первым западным исполнителем, который спел Бориса Годунова на обеих российских исторических сценах. Конечно, напрашивались сравнения с Шаляпиным или с Николой Росси-Лемени (выступавшим в партии Бориса в Большом театре), или со знаменитыми болгарскими басами Борисом Христовым и Николаем Гяуровым. Но с кем бы мы ни пытались его сравнивать, мы приходим к выводу, что Борис Фурланетто ни на кого не похож. В пору отвращения у всех к различным политикам и правителям, настоящим откровением стало увидеть трагически-положительную фигуру на российском престоле. При этом и постановка оказалась удивительно удобной для итальянского певца,  позволив ему явить «своего» Годунова, которым уже восторгались слушатели Рима, Флоренции, Сан-Диего, Чикаго, Венеции, Милана и Санкт-Петербурга. Однако спектакль Баратова не просто пришелся Фурланетто «впору», но и добавил уникальные черты к сложившемуся у него образу. Таким красивым и молодым, исторически достоверным Борисом Годуновым, полным сил и трагически обреченным, начиная со своего первого выхода на сцену, итальянский певец никогда еще не был.
Первый выход Бориса приходится на сцену коронации. Как ни велико было искушение сразу продемонстрировать вокальную мощь, но выходная ария Бориса «Скорбит душа…» была пронизана в исполнении Фурланетто гамлетовскими раздумьями, первая ее часть практически была исполнена на меццо-воче, яркое форте появляется лишь в последней фразе «А там сбирать народ на пир…»
Подлинным откровением стала сцена в тереме. Именно она является кульминацией в версии Н. А. Римского-Корсакова (в этой редакции Фурланетто исполнял Бориса впервые). Каким-то особенным открытием явилась для российской публики и критиков сцена с детьми, когда могущественный царь оказывается таким трогательно-нежным отцом, когда звучит удивительной красоты легато «О, Ксения, о нежная голубка…». Как созвучна с этим кротость Ксении в исполнении Алины Яровой! Прекрасен был и Федор Александры Кадуриной. Обе молодые певицы на удивление хорошо «вписались» в этот спектакль, трогая душу чистотой и невинностью созданных образов, особенно в свете знания их дальнейшей судьбы. Ксении придется стать наложницей Лже-Дмитрия и закончить свои дни в монастыре, а Федор будет самым краткосрочным в истории России царем, невинно убиенным в борьбе за политическую власть и невинно же очерненным посмертно. «Красивые у меня дети!» — заметил Фурланетто после спектакля. Но хороша была и няня  в исполнении Евгении Сегенюк.

«Не троньте! Молись за меня, блаженный». Сцена у собора Василия Блаженного.
Ферруччо Фурланетто – Борис Годунов, Юродивый – Станислав Мостовой, Шуйский – Максим Пастер.
Фот Дамир Юсупов

В сцене с детьми проявляется мягкая, любящая душа Бориса. Но вот уже перед нами жесткий властитель, готовый «измену карать без пощады»! Слова «Гонца схватить…» взрываются внезапным гневом. Русский царь у знаменитого баса показывает огромную амплитуду эмоциональных состояний от любви до ненависти, от страха до любви… И каждое слово при этом не просто красиво и понятно звучит, но пропущено через глубины сознания. Конечно, присутствует акцент, но дикция певца безупречна, а глубинные смыслы, открываемые им в тексте, зачастую поражают слушателя. В этом смысле показательна не только знаменитая ария «Тяжка десница грозного судьи…», но и следующий за ней диалог с Шуйским. Достойным партнером Фурланетто в партии лукавого царедворца выступил Максим Пастер. В таком исполнении диалог Бориса с Шуйским выглядит шедевром драматического противостояния. Лукавый царедворец и будущий царь сознательно растравляет душу Бориса картиной нетленности погибшего царевича, и на словах о том, что мертвый царевич продолжал сжимать в руках детскую игрушку, Годунов не выдерживает: «Довольно!», бросается вдогонку за убегающим Шуйским, потом припадает к окну «Ух тяжело, Дай дух переведу…» Картина видения Борисом убиенного Дмитрия глубоко проникает в сознание, от отчаянной попытки оправдания «Не я… воля народа» мурашки бегут по коже и сердце затопляется сочувствием к «грешному царю Борису», тщетно взывающему к Богу о милости.
Нет, не помилует царя ни бог, ни народ. «Нельзя молиться за царя-ирода. Богородица не велит», — произносит свой приговор Юродивый (Станислав Мостовой). Поистине, сцена у Василия Блаженного принадлежит к самым впечатляющим сценам у Мусоргского, недаром в Большом театре не смогли обойтись без нее, «добавив» ее к версии Римского-Корсакова, в которой изначально ее нет. Удивительно, что Борис милует обличающего его Юродивого, но на просьбу о молитве получает отказ. И устремляет в этот момент Борис-Фурланетто свои наполненные болью очи туда вверх, к Богородице, и замирает без ответа вопрос: почему нельзя молиться за царя-грешника, если он лучше всех в этой опере? И народ-то отвергает его несправедливо ради совсем уж бесчестного самозванца, готового не только стать земным судией Борису, но и с легкостью преступающего все моральные нормы.
Интересно, что во время своего весеннего приезда в Москву Фурланетто побывал  на могиле Бориса Годунова в Троице-Сергиевой Лавре и задался недоуменным вопросом,  почему царь похоронен вне храма, «на улице, на холоде и после смерти не прощенный». Как известно, тела Бориса, его жены и детей после многих мытарств нашли приют в семейной усыпальнице перед Успенским собором. Кстати, Фурланетто верит, что его герой не совершал преступления, а сходит с ума лишь от самого факта приписываемой ему  вины. И тщетно молит он перед смертью сохранить его сына «Силы небесные, стражи трона предвечного…» И в этом напутствии, в этом прощании столько нездешней уже красоты! И тут же последняя властная попытка «Я царь еще!...» Да, подобного накала  страстей, душевной обнаженности, никогда, впрочем, не переходящих границы хорошего вкуса, в России еще не было. Фурланетто любит повторять, что в его Борисе нет мелодраматизма. Его царь, возможно, и повинен во всех грехах, но как он благороден, аристократичен, породист! С участием Бориса такого масштаба завершение оперы не сценой под Кромами, а смертью Бориса выглядит вполне логичным.

«Прощай мой сын, умираю…» Ферруччо Фурланетто (Борис), Александра Кадурина (Федор)
Фот Дамир Юсупов

Но опера Мусоргского — это еще и «судьба народная». И народ представлен яркими собирательными образами. Беглый расстрига Варлаам — один из ярких его представителей. Владимир Маторин, исполнявший в различных постановках и Пимена, и самого Годунова, в этот раз «умалился» до партии Варлаама и сделал это с блеском и особенным шиком. Вся широта русского характера («Широк, широк русский человек, я бы его сузил»), да еще умноженная на комический дар артиста, его богатейший бас с характерным тембром проявились не только в широко известной песне «Как во городе было во Казани..», но буквально в каждой фразе…
При наличии главного масштабного героя, предопределяющего трагедию, вырастают в своем значении и другие персонажи, каждый из которых в той или иной мере выступает оппонентом Борису. И наверное, главным из таких оппонентов является Пимен, поскольку он оппонент сознательный («властителем себе цареубийцу нарекли»). Руководствуясь высокими побуждениями, отрекшись от мира, он пишет правдивую летопись, которая в то же время является и «доносом» на царя, провоцирующим Григория на «узурпацию трона» и «мирской суд». Собственно, Пимен в опере (и только в ней, поскольку у Пушкина это два разных персонажа) и отправляется к Борису лично, чтобы указать ему путь спасения. Признай Борис святость убиенного отрока и свою вину, и самозванцы были бы невозможны. И в то же время Пимен в последней сцене, конечно же, — еще и орудие Шуйского, сознательно доводящего царя до безумия и стремящегося дискредитировать его в глазах Думы. Пимена в спектакле пел Алексей Тихомиров, тоже приглашенный солист, обладающий прекрасным голосом с узнаваемым матовым тембром, прекрасно подходящим к традиционному образу монаха-летописца.
Конечно, редакцию Римского-Корсакова невозможно представить без польского акта. И у Баратова он поистине роскошен, с тенистым садом, в котором бьют струи настоящего живого фонтана. Партия Марины Мнишек здесь небольшая — фактически один дуэт с самозванцем, — но театр и тут не поскупился, пригласив делающую головокружительную карьеру на Западе Екатерину Губанову, что, несомненно, украсило спектакль. Удивительно, но для певицы, ежегодно исполняющей ведущие партии в Ла Скала, в Метрополитен, в Берлинской Штаатсопере, на сцене Большого театра это был дебют. Интонационно чистый и яркий вокал, драматическая выразительность делают певицу желанной гостей в любом театре.  Марина Мнишек у нее — не чувственная соблазнительница, а расчетливая, властная, знающая себе цену и не слишком разборчивая в средствах красавица… Образ получился ярким и современным. Может быть, этим она так и влечет самозванца, ведь если не остатки морали, то хоть гордость в нем остаются… По сравнению с такой Мариной Григорий оказывается слабым, хоть и «собирается» отправиться в поход на Москву. И у Пушкина, и у Мусоргского самозванец никакого сочувствия не вызывает, нет этого и в исполнении Всеволода Гривнова, хотя приглашенный солист достойно справился с партией.
За пультом в оба вечера стоял Василий Синайский, дирижер петербургской школы, ученик Мусина, особенно хорошо чувствующий русскую музыку. Он задал не слишком быстрые темпы, не торопил певцов. Музыкальные фразы приобретали в его исполнении значимость, проявлялась их связь с русской традицией. Оркестр создал тембрально красочное полотно, хорошо соотносящееся с традиционными декорациями, роскошью костюмов, яркостью и правдивостью характеров. Все получилось сочным, живым, пронизанным токами многих смыслов и зовущим к размышлению над шедевром Мусоргского. При этом традиционно осуждаемая редакция Римского-Корсакова придает  партитуре почти французскую элегантность. Может быть, Большой театр — сейчас единственный театр, который сохранил эту редакцию в своем репертуаре, да еще со своими добавлениями и перестановкой сцен, и итальянец Фурланетто вместе с русскими коллегами еще раз показали ее ценность и жизнеспособность. Остается лишь пожелать, чтобы спектакль в данном составе оказался записанным на DVD.