Ферруччио Фурланетто: «В своих любимых ролях я не иду на компромиссы»
- Вы пели Банко в начале своей карьеры. Ваш дебют в Ла Скала тоже был в этой роли. С чем связано возвращение к ней?
- Сказать правду, я пою эту партию в четвертый раз. Первый раз я спел ее в Тревизо (это красивый город к северу от Венеции с очаровательным оперным театром). Я выиграл там конкурс, наградой в котором была возможность спеть дона Жуана, и в тогда же мне предложили там участие в «Макбете» с выдающимся составом исполнителей. Партию Макбета первый раз в Италии пел Ренато Брузон, которому еще не было сорока, и он был в расцвете голоса и таланта, а Леди Макбет была Лейла Генчер, уже в возрасте, но совершенно фантастическая. Это был мой первый Банко. Потом я дебютировал с этой ролью в Ла Скала в знаменитой постановке Стрелера под управлением Клаудио Аббадо с Ширли Варетт и Пьеро Капучилли – опять замечательный состав. Потом, несколько лет спустя, я исполнил эту партию в Ницце. И вот, наконец, нынешний спектакль, в котором я в действительности не очень хотел участвовать, потому что, по счастью, я могу делать вещи получше, чем петь Банко, но мы дружим с Жераром Мортье, и я согласился на его просьбу. В проекте все было лучше, чем получилось: Макбета должен был петь Карлос Альварес, а сам спектакль, по словам Мортье, должен был быть красивым… Я согласился, и вот я здесь. Это, конечно, простая роль, но, поскольку я привык к масштабным вещам, то немного страдаю, скажем так.
- Эта постановка достаточно современна. Как Вы вообще относитесь к современным постановкам опер?
- Я ничего не имею против современных постановок, но в этой было слишком много того, что я не мог понять и принять. Мистер Черняков, несомненно, талантливый режиссер. Мне дали DVD с его «Онегиным», поставленным тут же, в Пале Гарнье. Это очень красивая постановка.
- Но в России она вызвала волну критики и протестов.
- Не сомневаюсь. Мы ведь говорим о людях, которые стремятся быть непохожими на других. Это возможно. Но это неприемлемо, если вы хотите отличаться от других любой ценой. Я любил и люблю многих талантливых режиссеров, таких, как Жан-Пьер Поннель, Стрелер, Шеро, потому что они были и есть необыкновенно талантливые люди, и при этом они ставят свой талант на службу партитуре, а не используют (оскорбляют) партитуру в своих целях. В этом большая разница.
- Не могли бы Вы рассказать о своих любимых партиях, таких, как Филипп II?
- Да, это просто. На протяжении 15 лет я пел, в основном, моцартовский репертуар - Фигаро, Дон Жуана и Лепорелло, эта партии были настоящим наслаждением для меня, и это было связано в том числе и с определенным возрастом. Теперь я вернулся к тому, что изначально было моим репертуаром: Верди, русский репертуар и дон Кихот. И сегодня роли, которые дают мне счастье в чистом виде, – это Филипп II, Борис Годунов и Дон Кихот. И невозможно сказать, какую из этих партий я люблю больше. Для меня было бы идеально до конца своей карьеры исполнять их, может быть, с Фиеско в промежутках. Во-первых, потому, что вокальная сторона этих партий идеальна для данного момента моей карьеры, и это упрощает мою жизнь, во-вторых, потому, что все три партии требуют актерского мастерства. В них мало лишь производить звук, нужно создать характер, а это то, что меня по-настоящему увлекает. Итак, что может быть лучше этих трех ролей?
- А Ваш Филипп всегда один и тот же или зависит от постановочного решения? Я видела два спектакля в очень близком временном промежутке: в Ла Скала (в трансляции) и в Вене (в живом исполнении), и мне показалось, что Филипп в них – один и тот же характер.
"Дон Карлос"
Ферруччио Фурланетто - Филипп II
Foto: Catherine Ashmore
- Вы встречаетесь с режиссером предварительно для обсуждения будущей постановки?
- Если это необходимо и я не знаком с режиссером – да. Но в Милане я знал режиссера, я знал Николаса Хитнера, с которым делал Филиппа в прошлом году в Ковент-Гарден. Так что, когда я знаю людей, я знаю, что делаю. Конечно, создание образа – это всегда результат обсуждения, я могу воспринять какие-то новые идеи от талантливых режиссеров; если же они не талантливы, я иду вперед со своими идеями, это уж точно. Я действительно не могу пойти на компромисс в этих трех ролях.
- Я увидела много нового для себя в Вашем Филиппе, то, что я никогда не видела раньше. Например, в сцене в комнате короля, когда Вы заключаете Елизавету в свои объятия.
- Знаете, я сделал это несколько лет назад. Потом я пел в уже готовых постановках, где было сложно двигаться в этом направлении. Но в прошлом году, когда я пел Филиппа в Лондоне, мне захотелось сделать в этой сцене то, что я чувствовал в тот момент. Обычно вы видите короля Филиппа почти ударяющим (в некоторых постановках и действительно ударяющим) в ярости бедную Елизавету, которая теряет сознание и падает на пол. И никто в этот момент не заботится о ней – ни слуга, ни Эболи, ни Поза, ни Филипп. Но Филипп сразу же поет ей фактически признание в любви, он говорит: «Нет, она не предала меня, она была верна мне, она была честна со мной». И если он произносит эти слова, если он чувствует это, он должен держать ее в объятиях, хотеть поцеловать ее. Филипп любит эту женщину, в противном случае он не пел бы свою арию, правда? Я должен сказать, что Елизавету в лондонской постановке пела ваша соотечественница Марина Поплавская, и пела очень хорошо, она интеллигентная девушка и молодая. И это было настолько реалистично – видеть старого короля с хорошенькой девушкой, упавшей в обморок в его объятия, который пытается говорить с ней так, как никогда не говорил до этого. И это написано у Верди, все эти чувства должны как-то выйти наружу, и нет никакой другой возможности это сделать.
- Филипп очень человечен в Вашей интерпретации.
- Он должен быть таким. Конечно, по трагедии Шиллера и по историческим свидетельствам он не был человечным вовсе, скорее он был сухим фанатиком, использовавшим религию для оправдания своей политики. Вероятно, он был бесчувственным и, возможно, совсем не интересным как личность. Но Верди вкладывает в его партию определенные слова и отношения, которые задают этому характеру фантастическую человеческую глубину. Вы видите человека, обладающего самой большой властью в мире, но, когда он остается один в своей комнате, вы видите его человеческую сторону, которая более интересна, а не короля, который ведет себя жестоко и бесчувственно от А до Я.
- Но часто некоторые известные басы как раз и изображают его подобным злодеем.
- Вы знаете, красота этой партии заключается в том, что образ Филиппа сложен и многогранен. Это и король, и верующий человек, и даже больше, чем просто верующий, он фанатик. Если вы видели в Эскуриале его маленькую спальню, то заметили, что ее окно выходит в алтарь собора. Это уже чересчур. Вы видите короля, у которого нет такого сына, какого он хочет. Он пытается найти идеального сына в маркизе Позе и открывает свое сердце, свои мысли абсолютному незнакомцу. Почему? Потому что он разочарован в собственном сыне, который в действительности был больным человеком, а в опере это глупый, героический и романтический персонаж, но все равно глупый. Итак, вы видите короля, который хотел бы иметь другую семью. Человека, который каждый день сталкивается со сложной проблемой: он король всего мира. Его религиозная сторона выходит наружу в диалоге с Великим инквизитором. Он человек влюбленный и одновременно мраморный блок по отношению к еретикам, которых он сжигает безо всякой жалости. И у вас есть возможность нарисовать этот характер разными путями. Но если вы выберете путь, по которому человеческая сторона окажется ущербной, то что остается? А что касается отношений с Великим Инквизитором, факт, что церковь оказывается сильнее, чем король…
- Но он восстает против церкви.
- Да, я знаю. Но также бесспорна его человеческая слабость во взаимоотношениях с церковью. Он просит у Великого инквизитора разрешения казнить своего собственного сына. Он и хочет, и не хочет этого. Он видит, что его сын объединяется с фламандцами, с одной стороны, а с другой – после того как он увидел его портрет в шкатулке Елизаветы, он знает, что, возможно, причина его несчастья с женой – сын. Так что тут еще и ревность. Это сенсационный характер. Мелодраматический. Борис, с моей точки зрения, не мелодраматический характер, это реальная жизнь, воплощенная в музыке: то, что происходит в «Борисе», – это совершенно другое. И, наконец, дон Кихот. Почему Дон Кихот так прекрасен, почему он нас так привлекает? Этот образ то, чем в идеале должен быть любой человек: поэтом, человеком, любящим жизнь, окружающих, животных, природу. Это тот, у кого есть прекрасные слова для любой вещи и явления в жизни. Это удивительно. И если у вас есть возможность побыть Доном Кихотом несколько часов, я могу вам сказать, что это дает вам наслаждение, удовлетворение, не только артистическое, но и чисто человеческое. Я недавно спел эту партию в Сан-Диего, постановка была очень простой и честной. И это одно из преимуществ, которые дает профессия певца, – побыть идеальным героем в течение нескольких часов.
- Здесь Вы были идеальным литературным героем, а в следующей Вашей работе, опере Пиццетти «Убийство в соборе», будете даже святым – Томасом Бекетом. Нам практически ничего не известно об этом произведении.
- Томас Бекет – это еще одна моя любимая роль. Опера Пиццетти была написана в 50-е годы, поставлена впервые в Милане в 1958 году, нынешняя постановка будет в Ла Скала второй по счету. И здесь, как в «Борисе Годунове», основой послужило прекрасное драматическое произведение Т. Элиота. Центральный характер, Бекет, прекрасен, насыщен, драматичен и театрален! Я по-настоящему увлечен этим произведением, которое, по счастью, начинает исполняться все больше и больше. После спектаклей в Ла Скала я буду участвовать в очень интересном концертном исполнении этого произведения, которое состоится в ноябре в небольшом местечке Монреале, радом с Палермо, в изумительном соборе. Потом буду исполнять эту партию в США. Так что шаг за шагом это забытое произведение, найдя своего интерпретатора, возвращается к слушателю.
- Вы уже исполняли эту партию?
- Я пел эту партию в Италии 5 лет назад. Я выступал в Триесте, пел Филиппа II, и меня спросили, что я хотел бы спеть после «Дона Карлоса». Я ответил, что хотел бы спеть Assassinio nella Cattedrale. И это произошло. Это очень красивое и насыщенное произведение, длящееся около 2-х часов, может быть двух с половиной, с перерывом. В центре находится необыкновенно яркий исторический характер – Томас Бекет, давший жизнь стольким литературным, театральным произведениям, воплощенный в кино.
- Вы можете рассказать о своей русской программе?
- Вы знаете, единственная русская программа, которую я подготовил, это большой сольный концерт из романсов Мусоргского и Рахманинова, который я начал исполнять с Алексисом Вайсенбергом, и это была его идея. На церемонии принятия нас в почетные члены и послы ЮНЕСКО он мне сказал: «Я хочу, чтобы вы и я сделали программу из романсов Рахманинова и Мусоргского». Я ответил, что для меня большая честь сделать с ним любую программу. Так что мы ее подготовили и исполнили несколько раз в 90-е годы, пока он не жаловался на здоровье. Потом у него начались проблемы, и мы вынуждены были остановиться. Сейчас я снова выступаю с этой программой с молодым украинским пианистом Игорем Четуевым, и в следующем году мы собираемся ее записать.
- Я об этом слышала. А концерт параллельно с записью предполагается?
- Нет, в январе будет только запись. Но есть довольно реальная возможность, что этот концерт состоится в России. Мы сейчас работаем вместе с Мариинским театром и Валерием Гергиевым над интересным проектом, который предполагается осуществить в феврале, – над постановкой оперы Массне «Дон Кихот» к столетию. Запланировано мое участие в 2-х спектаклях «Дон Кихота» и эта концертная программа. Я надеюсь, что это состоится.
- Мы тоже будем на это надеяться. Вы исполняли во время своего концерта «Песни и пляски смерти» Мусоргского, а их оркестровую версию Вы пели?
- Да, с Семеном Бычковым и еще с кем-то. Знаете, забавно, но в некотором смысле петь оркестровую версию менее интересно, чем с хорошим пианистом. В оркестровой версии что-то меня смущает, какие-то моменты пустоты, которые тебе не принадлежат, что-то теряется. И поскольку мы живем эмоциями и состояниями души, надо бережно относиться к чему-то положительному, стараться это воспроизвести и избегать смущающих вещей, того, что эти эмоции не воплощает. Эти моменты пустоты совершенно необязательны.
- Как Вы относитесь к Санкт-Петербургу?
- Я люблю бывать в Санкт-Петербурге, это фантастический город, и я люблю русскую публику, потому что она немного похожа на венскую. Там люди воспитаны на столетиях великой музыки, и то же самое чувствуется в Санкт-Петербурге. Конечно, то же самое есть и в Италии – когда чувствуешь не только тепло, исходящее от аудитории, но и компетентность. Это найдешь не везде. В Москве было также прекрасно, я должен сказать. Но Петербург, возможно, самый красивый из всех городов, которые я видел. Когда туда попадаешь во время белых ночей, трудно поверить, что такая красота существует на самом деле. И исполнить партию Бориса Годунова на той самой сцене, где эта опера когда-то впервые увидела свет, – это незабываемо. Когда несколько лет назад меня пригласили спеть Бориса на сцене Большого театра перед самым его закрытием на реконструкцию, мне было по-настоящему жаль, что это так и не состоялось. В прошлом году ко мне опять обратились с предложением выступить уже на открытии основной сцены в 2010 году, но потом стало ясно, что театр к 2010 году не откроется, что это будет только в 2013. Время идет, но мне хотелось бы это осуществить. И я хотел бы выступить в старой, исторической постановке «Бориса Годунова».
- Да, потому что в Мариинском театре Вы пели в современной постановке, которая была не очень удачна.
- Эта же постановка была тогда показана в Милане, она была немного странной, скажем так. А мне, напротив, хотелось спеть в старой, исторической постановке оперы, когда вы действительно чувствуете себя царем, а не Ельциным. Может быть, завтра какой-нибудь режиссер скажет, что вместо Бориса Годунова у нас будет Путин, но это мне совершенно неинтересно, кроме того, я не верю, что Путин способен сойти с ума от раскаяния, как и любой из современных политиков. Так что исполнить эту оперу на русской сцене в исторических декорациях было бы воплощением моей мечты.
- В Мариинском театре сейчас идет достаточно традиционная постановка Тарковского.
- Да, я знаю. Но Гергиев всегда стремится к чему-то новому. Он хотел бы сделать постановку «Бориса Годунова» с Пьетро Форджоне, с которым я делал своего самого первого Бориса в 1999-м году в Риме. Это была историческая постановка, если ее перенесут в Мариинский, я буду более чем счастлив, потому что там именно такой Борис, какого вы хотите. Тот Борис, которого я сделал в Вене, тоже, в основном, отвечал моим желаниям, и я создал именно тот характер, который хотел, но остальной ансамбль был несколько «эстетическим». Я участвовал также в очень интересной постановке «Бориса Годунова» Некрошюса во Флоренции. Мне понравилось с ним работать, потому что все, что он предлагал и создавал, было необыкновенно интересно, у него была достаточно сложная постановка по построению, и мне она нравилась еще и потому, что я не видел того, что происходило за моей спиной. Но моя жена, например, которая находилась в зале, так же, как и большая часть публики, была очень сильно смущена происходящим. Но мне хотелось бы петь в историческом спектакле, ну, пожалуйста, хоть иногда. Я ведь, когда был в Москве, посетил Кремль, видел комнаты Бориса, церкви. Почему бы не создать на сцене что-либо подобное? Зачем помещать такой сенсационный исторический сюжет в обстановку, к которой он не имеет никакого отношения? Мы ведь говорим об исторических персонажах, они реально проживали эти эмоции, страхи, трагедии, и важно воссоздать тот мир, в котором они жили. А современные политики не имеют и частицы сердца для такого раскаяния, они думают лишь о деньгах.
- Можно Вас спросить о моцартовских партиях. Споете ли Вы еще Дон Жуана?
- Это единственная моцартовская роль, в которой вы еще можете меня услышать. Вы уже не увидите меня в партиях Лепорелло, Фигаро или в Cosi … Ну разве что, если стану инвалидом, может, спою еще раз Альфонсо, но я по-настоящему не любил эту партию, хотя это очень милый персонаж и игровая роль. Но никогда больше Фигаро, никогда Лепорелло. Не потому, что я их не люблю, а потому, что они больше не принадлежат мне. Джованни – может быть, может быть, потому что Дон Жуан – это герой без возраста и времени, это миф. Я делал очень интересную постановку с Лукой Ронкони, где в разных сценах сменялись исторические эпохи и дон Жуан был единственным героем, который старел на протяжении действия, поэтому в последней сцене он был уже глубоким стариком, но все еще полным внутреннего огня и силы. Это показывало, что дон Жуан – характер вне времени, он и не молодой, и не старый, это миф. Поэтому да, я могу спеть его снова. Мне кажется, где-то в глубине сознания у меня осталось желание спеть его еще. И если это случится, то скорее всего в Вене, где я пел эту партию последний раз.
- Вы хотели бы спеть еще что-то, что еще не пели?
- Единственная партия, которую я хотел бы спеть из тех, что не пел, и она уже стоит в моем расписании на 2011 год в Сан-Диего, – это барон Окс. Почему? Потому что третьей оперой в моей карьере стал «Кавалер розы» в Тревизо, где я исполнил роль Комиссара полиции, а барона Окса в этом спектакле пел фантастический австрийский бас Манфред Юнге. Я был очарован этим персонажем в его исполнении и сказал себе тогда, что хочу когда-нибудь исполнить эту партию. Это огромная задача. Чтобы вы могли себе это представить: никогда ни один итальянец не пел эту партию в оригинале (на итальянском – да, на немецком – нет). И там даже не просто немецкий, а верхнеавстрийский диалект. И даже если вы исполняете эту партию в Сан-Диего, это должно быть сделано правильно и хорошо. Все остальное, что я хотел спеть, я уже спел, включая Беккета. Я спел также «Мефистофеля» Бойто.
- Вы спели его только один раз?
Фото Н.Разиной
- В следующем сезоне вы участвуете в нескольких постановках «Симона Бокканегры», исполняете партию Фиеско.
- Да, Фиеско – это персонаж, которого я очень люблю. Если сравнить его с Сильвой (из «Эрнани»), который является типичным вердиевским упрямцем («Я убью того, я убью этого», и действительно это делает), Фиеско тоже такой поначалу, но в финале у него есть потрясающий момент раскаяния и просветления, в котором этот герой достигает иного уровня. И это удивительно! Я участвую во всех постановках «Симона Бокканегры» с Пласидо Доминго, которые пройдут в Милане, Мадриде, Лондоне, Берлине, плюс еще спектакли в Вене. Но я люблю петь эту партию. Я люблю и Прочиду из «Сицилийской вечерни», но эту оперу не так часто ставят. Я уже знаю, что спою ее в Вене. Прочида – прекрасный характер, восприятие которого зависит от того, с какой точки зрения вы на него смотрите. Для французов он террорист, но и у террористов есть свой шарм, а с сицилийской точки зрения он патриот. Это очень интересная роль.
- Какие у Вас еще планы на будущее?
- Буду продолжать делать то, о чем уже вам сказал: будут проекты с «Бокканегрой», слава Богу, буду петь Бориса и здесь, и в Чикаго, «Дон Карлос», «Дон Кихот» в Палермо и, возможно, в Санкт-Петербурге, может быть, еще где-нибудь. Оперы входят в моду и выходят из моды. Когда подумаю о «Семирамиде»… Двадцать лет назад все хотели ставить «Семирамиду», а сегодня никто ее не хочет. Ну, и Окс для меня очень важная цель.
- Вы споете его только в Сан-Диего или где-то еще?
- Я спою в Сан-Диего, а потом решу: хочу я его петь еще или нет. Но я думаю, что захочу. Эта партия очень подходит мне сегодня, когда она будет выучена… будет шанс спеть ее снова.
- Как Вы вообще работаете над языком? Необязательно над немецким, но над русским, например?
- Когда я начал готовить свою большую русскую программу, я жил в течение 4-х месяцев в Нью-Йорке, а там есть школа, где вы можете базово выучить любой язык, они присылают к вам на дом учителя, являющегося носителем языка. И ко мне приходила 3 раза в неделю русская леди. Я освоил звуковой строй языка. Потом, когда я начал петь Бориса, в каждом из театров, где я его пел, был тренер по языку, так что после 10-и лет исполнения этой партии, мне кажется, у меня хороший русский язык. И я люблю русский язык в плане пения, потому что при том, что у него нет ничего общего с итальянским, они оба основываются на гласных, а гласные несут звук. Консонанс достаточно мягкий, не такой, как в немецком, где вы все время произносите эти «к», «г», «х». Единственный трудный звук – это «ы», но, слушая русских певцов, я заметил, что при пении они его произносят иначе, чем в речи. Это как с французским: язык в пении звучит по-другому, чем в речи, нет носового призвука, который невозможно положить на музыку и вокал. А с русским языком у меня с самого начала складывались счастливые взаимоотношения, я бы сказал. Я учил его с удовольствием, и он приносил мне, в свою очередь, удовольствие.
- Какие у Вас еще есть интересы в жизни, помимо музыки?
- Помимо музыки? Знаете, когда вы связаны с этой профессией, у вас не остается много времени для чего-то другого. Конечно, у меня есть хобби. Я люблю играть в гольф, и это для меня очень важно. Когда у вас нет серьезных печалей, это наслаждение, в течение нескольких часов в одиночестве находится на поле для гольфа и играть с самим собой (в гольфе вы не нуждаетесь в партнере, можете играть против себя или против поля), вы наслаждаетесь природой, размышляете – это спасительное прибежище для меня. И у меня есть страсть к старым машинам. Конечно, когда есть время.
- Вы на них ездите?
- Да. Каждый раз, когда есть возможность, я езжу на одной из них (вы не можете ездить сразу на всех). Они прекрасно отреставрированы, законсервированы. Да, они достаточно тихие, это не спортивные машины (может, они были спортивными машинами в свое время – в 1949-м, 1951-м, 1954-м, 1963-м и 1971-м году) И я люблю их прекрасные формы, аромат, звук мотора. Некоторые из них – открытые. И это настоящий праздник и отдых для меня – вести открытую машину. Это удивительно, но 20 лет назад, когда я взбирался по карьерной лестнице, у меня было гораздо больше свободного времени, чем сейчас, когда я должен освобождать себе время для отдыха, отказываясь от определенных вещей. Отдых для меня – находиться в спокойствии, потому что эта профессия слишком много забирает у тебя во всех направлениях жизни (хотя и дает очень много), так что необходимо находить островки здесь и там для себя самого. Иначе вы скажете себе: я сделал то, я сделал это… и, и… что осталось? В прошлом году, когда я закончил серию выступлений между Лондоном и Парижем, я душевно и умственно чувствовал себя таким усталым, что, отказавшись от каких-то предложений, высвободил себе целый месяц. Я поехал в Зальцбург на одной из своих старых машин в чудный коттедж на берегу озера, рядом находилось поле для гольфа, вокруг было много друзей. И после этого месяца каникул я почувствовал себя отдохнувшим и очистившимся…
